Первый заместитель председателя Синодального отдела по взаимоотношения Церкви с обществом и СМИ Александр Щипков в интервью РИА Новости размышляет о том, кто и как формирует церковную политику, что из себя представляет стратегия Церкви и что означает соборность. Общественный деятель и публицист проработал чиновником в Московской Патриархии ровно полгода и согласился поделиться своими впечатлениями о «коридорах церковной власти».
— Александр Владимирович, вы проработали в новой должности полгода. Какие впечатления? Изменилось ли ваше отношение к Церкви?
— Нет, не изменилось. Это моя Церковь, с ней вместе я молюсь и живу. Мое отношение к ней не может измениться ни тогда, когда я пришел работать в одну из синодальных структур, ни тогда, когда я ее покину.
— Уже собираетесь?
— Могу дать совет: в первый же день выхода на новую должность вы должны сами себе сказать, что неизбежно наступит день, когда вы покинете этот кабинет. Тогда вы будет работать спокойно и уверенно.
— Вы часто пишите о политике, а кто формирует церковную политику? Как это происходит в коридорах церковной власти?
— В церковной власти нет «коридоров». Именно это и создает главную сложность для политических экспертов, которые составляют аналитические записки по текущей религиозной ситуации. Как правило, это простой мониторинг событий, реже — характеристика события, еще реже — оценка мотивации актора, и практически никто не решается на прогностику. В политической аналитике, наоборот, всего этого с избытком. Почему? Аналитики непрофессиональные? Отнюдь, очень сильные и опытные. Просто материя иная. Нет «коридора» власти. Он отсутствует. В первую очередь потому, что мы — члены Церкви — избираем своего Патриарха пожизненно. Это ломает весь привычный для экспертного глаза механизм функционирования системы. И кстати, делает систему устойчивой. Именно поэтому и Романовы, и большевики пытались расшатывать эту систему запретом патриаршества. Да и сегодня эта задача не снята с повестки наших оппонентов.
— Но решения все же как-то принимаются? Как?
— Решения решениям рознь. Текущая кадрово-хозяйственная работа — это одно. Образовательно-миссионерская и социальная деятельность — другое. Устроение богослужебной практики — третье. Богословское осмысление современности — четвертое. Сохранение чистоты веры, то есть неповрежденности православного сознания — пятое. Последнее тесно связано с будущим Церкви, с обязанностью всех нас укрепить Церковь и передать ее нашим потомкам. И если первые пункты моего перечня относятся к земному устроению, то затем они плавно перетекают в область мистического. Попробуйте заняться здесь прогностикой, используя обычный политологический инструментарий. Это невозможно. Соответственно, одни решения принимаются в административном порядке, а иные — соборно.
— Что значит «соборно»? Это слово повторяют часто, но что за ним стоит, непонятно. Может быть, этот термин используют для прикрытия?
— Соборно — значит в диалоге, в прямом общении. Соборность — это не столько возможность низов влиять на верхи и наоборот, сколько такое состояние низов и верхов, при котором они чувствуют чаяния и намерения друг друга. Это тоже, кстати, один из элементов устойчивости системы. В политике инструмент «соборности» тоже используется, но не часто, например, «крымская» речь Владимира Путина. В Церкви же постоянно. Свежий пример — обсуждение документов Всеправославного собора.
Что касается «прикрытия». Среди множества мифов о Церкви (несметные сокровища, византийские интриги, сращивание с государством и прочее) самый устойчивый — скрытость, тайность, закрытость. Для того, чтобы понять степень закрытости организации, нужно сравнить ее с другой подобной организацией. Насколько вы осведомлены о внутренней жизни российских пятидесятников, баптистов, католиков, старообрядцев и так далее? Обсуждают ли СМИ правонарушения, совершенные представителями этих религиозных организаций? Есть ли такие примеры? Разумеется, есть, мне они известны. Выставляют ли эти организации проекты своих внутренних документов в сеть для свободного общенародного обсуждения, как это делает Русская Православная Церковь? Просто сравните. И тогда вдруг обнаружите невероятную транспарентность Церкви. Вся страна, далеко не только члены Церкви, обсуждают абсолютно все: от ДТП с участием священника, до богословских документов, определяющих практику исповеди и причастия. Все открыто. Да иначе и быть не может, ведь Русская Церковь — это Церковь всего народа.
И еще одна очень важная особенность православия. Здесь нет никакой сакральной тайны, которую «жреческое сословие» скрывает от «непосвященных». Смысл христианства, его Тайна Спасения открыты сразу и всем. Ты только должен сделать усилие, чтобы понять и принять эту Тайну. Сравните с гностическими и эзотерическими группами, в которых организована сложная система степеней посвящения, двигаясь по которым, адепт за определенные заслуги получает «порции тайны»…
— Но «византийские интриги» все же существуют?
— Этот вопрос следует задавать скорее пастырю, чем мне. Но отвечу. Интриганство — это свойство личности, а не структуры, в которой находится личность. Это такое состояние, при котором личность наполняется ложным содержанием. Интриганство увлекает человека, дает ему ощущение наполненности, ощущение движения, действия, борьбы. Но на деле человек, охваченный этой болезнью, движется не вперед, а по кругу, это его выматывает и опустошает. И ничего не дает взамен, потому что в интриганстве отсутствует творческое начало.
Приведу пример. Много лет тому назад, еще в советские времена, я работал в Ленинграде в угольной кочегарке на углу Невского и Садовой. Рядом находилось отделение милиции, сотрудники которого приходили к нам уничтожать списанные документы: погашенные паспорта, уголовные и административные дела. Сжечь их быстро было невозможно, и они уходили, высыпая из мешков бумагу прямо на пол перед топкой. Я перебирал рваные паспорта умерших, осужденных или вышедших замуж. Знаете, это располагает к размышлениям о бытии.
А однажды всю ночь читал огромное административное дело — тяжбу сотрудниц машинописного бюро между собой и своей начальницей. Страница за страницей разворачивались сложнейшие многолетние интриги, которые плели эти женщины друг против друга. Эти интриги увлекли меня, я погрузился в их атмосферу, они окутывали меня, я не мог от них оторваться. Я запомнил по именам участниц, болел за одних и осуждал других, выносил свои вердикты и ожидал — воспитанный на Голсуорси и Достоевском — какой-то важной содержательной развязки. К утру я был душевно истощен. Там не было ничего, кроме сладострастия, возбуждаемого завистью. Я вдруг понял, что ничего содержательного у этих женщин никогда не произойдет и не может произойти, что я попал в плен чужих соблазнительных химер, что интрига — это пустота, видимость действия при полном отсутствии действия. Это был неожиданный и полезный опыт.
— Хорошо, а какая вообще у Церкви стратегия? Она существует? Патриарх Кирилл ставит перед своими сотрудниками какие-то задачи?
— Боюсь, что мой ответ вас не удовлетворит. Задачи — это тактика достижения стратегических целей. А цель Церкви — спасение души человека. Так что стратегии церковные и политические опять не совпадают по существу. У них разная природа. Если же вы хотите познакомиться с позициями Святейшего Патриарха Кирилла, то это сделать очень просто — читайте его книги, статьи, стенограммы выступлений. Все находится в отрытом доступе, никаких секретов.
— Если бы Русская Православная Церковь приняла решение участвовать в работе Всеправославного собора на Крите, вы хотели бы там присутствовать в качестве эксперта, наблюдателя?
— Честно признаться, с содержательной точки зрения лично мне это мероприятие не очень интересно. Настоящее и будущее нашей церкви зависит только от нас самих. Легитимный всеправославный собор — это собрание всех православных епископов, абсолютно всех. Организационно это сделать очень несложно, но политически сегодня почти невозможно.
— Вы любите сравнивать либерализм и консерватизм, пишите об этих понятиях. Вы консерватор? Кто из ваших коллег — публицистов, аналитиков вам близок?
— Меня ошибочно причисляют к консерваторам. Консерватизм очень широкое понятие, даже шире и многослойнее либерализма. А на самом деле, экспертное сообщество делится сегодня не на либералов и консерваторов, а на постмодернистов и традиционалистов. Я отношу себя к христианскому традиционализму.
— А какие еще бывают «традиционализмы»?
— Их всего два. Христианский и противоположный ему — нацистский. Сегодня Запад пронизан идеями национального, культурного и социального расизма, переходящего в нацизм. Эти идеи охватили Восточную Европу и движутся в сторону России. Нам в очередной раз придется это останавливать. Лучше превентивно, на идеологическом и политическом уровнях, чтобы избежать очередного кровопролития.
— Вам принадлежит неологизм «аксиомодерн», который вы часто употребляете. Что он означает?
— Это то, что неизбежно придет на смену постмодерна. Понятие аксиомодерн по смыслу синонимично христианскому традиционализму, но составлено в понятной парадигме либерального языка. Ведь мы все используем либеральный язык, поскольку иной язык, язык традиционализма еще только предстоит выработать, создать.
— Осталось два классических вопроса: что пишите и что читаете?
— Написал две статьи, которые в сентябре будут опубликованы в «Тетрадях по консерватизму». Одна называется «Дискурс русской ортодоксии и проблема фундаментального модерна», а вторая — «Русско-византийская цивилизация и идеологемы неоколониализма». А перечитал на днях пресмешной рассказ Николая Лескова «Кувырков». Про «русское направление умов», с которым, по выражению статского советника Кувыркова, «пока еще нельзя кончить сразу: говорят, дух времени; что сделаете — национальность-с…».